Лаут слушал с возрастающим интересом и в то же время чувствовал, как его тело возвращается к жизни. Он опять ощущал себя здоровым тридцатилетним мужчиной.

— А вы не используете тот же метод? Не замораживаете своих неизлечимых больных?

— Почему же? Иногда возникает такая необходимость, но анабиоз длится от силы несколько десятков лет, не больше. Так что мы не доставляем забот грядущим поколениям. Ты уже можешь сесть?

Лаут сел, потом встал и сделал несколько шагов.

— Ну, как ты себя чувствуешь после первой прогулки?

Оври заботливо посмотрел на подопечного.

— Прекрасно. Но… Все это страшно… — Лаут покачал головой. На лице у него было написано отчаяние. — Во что вы превратили нашу несчастную планету? Муравейник, чудовищный муравейник, бесконечное движение, здесь невозможно жить!

— Что? — Оврп искренне удивился. — Неужели наше время так уж сильно отличается от вашего? Между прочим, наш адаптационный центр расположен в одпом из самых спокойных районов планеты.

— И все-таки я совершенно ошеломлен, не представляю себе, как можно включиться в этот сумасшедший ритм… Не знаю, что я смогу делать в вашем мире. Не имею никакого понятия, чем занимаются эти подвижные, шумные люди, какой смысл в их деятельности на суше, на море и в воздухе. Для меня здесь нет места.

— А ты постарайся. Попробуй понять этих людей, смешайся с ними, наблюдай. Я тебе помогу, — доброжелательно сказал Оври. — А если и это не поможет, попытаемся что-нибудь сделать. В нашем мире все счастливы, в нем нет места несчастным. Когда уже точно будешь знать, что ты здесь несчастен, приходи ко мне.

— Когда-то ты спрашивал меня, Лаут, не применяем ли мы ваш метод, не высылаем ли пациентов в будущее. Тогда я не сказал тебе кое о чем, но теперь, когда ты пришел ко мне, в мои обязанности входит сделать для тебя все, что может сделать наша цивилизация для своего заблудшего прапредка. Я сказал, что у нас нет несчастных людей. Это не означает, что все рождаются счастливыми, прекрасно «подогнанными» к нашей действительности. Неудовлетворенность, фрустрация — наиболее тяжелые болезни, мучавшие человечество на всех этапах его развития. Мы нашли способ ликвидировать такое положение. Вернее, этот способ нашли вы, а мы лишь несколько модернизировали его, приспособив к нашим проблемам. Мы обобщили ваш метод и теперь отсылаем в будущее не только больных. Если у человека имеются проблемы личного характера, которые он не может разрешить сегодня, мы замораживаем его, чтобы он дожил до той поры, когда их можно будет разрешить. Наш лозунг: «Если ты несчастлив — не мешай другим чувствовать себя счастливыми. Дождись своего времени!» Как ты уже заметил, на Земле сейчас гораздо больше людей, чем в твое время. И все-таки мы справляемся. Среди нас нет недовольных жизнью. Предположим, твоя научная проблема неразрешима сейчас — перескочи через одно столетие. Если твоя мечта — полет в глубины Галактики, если тебе надоел сегодняшний день — подожди тысячу лет. Грядущие столетия — вот увидишь — будут гораздо интереснее…

— И только так я могу удовлетворить свои потребности? — Лаут грустно улыбнулся. — Я и сейчас уже слишком далеко ушел от своего времени, от своей действительности. А путешествие в будущее еще больше…

— Парадокс здесь только кажущийся. Подумай, отчего ты несчастен?

— Я уже сказал: оттого, что я здесь! Что не могу опять быть там, в своем времени…

— А если бы я предложил тебе вернуться обратно?

— Неужели это возможно? — Лаут посмотрел в глаза Оври с надеждой. — Неужели возможно, чтобы такой, как есть, здоровый и молодой, я опять оказался… там?

— Сейчас еще нет, но теоретически доказано, что это возможно. Поэтому, если подождешь…

— Долго?

— Какое это имеет значение? Тысячу или сто тысяч лет — какая разница, если ты будешь находиться в анабиозе? Спустя достаточно долгое время наука найдет способ перенести тебя в твое время, туда, откуда ты начал свое путешествие в будущее. Если ты на это решишься, я тебе помогу. Во имя наших идей! У нас никто не может быть несчастным долгое время. Мы — цивилизация счастливых людей!

— Ты бы опять заморозил меня?

— У нас гораздо более совершенные методы, не такие сложные, но дающие такой же эффект. Когда придет время, тебя разбудят автоматы, а потом перешлют в нужное столетие. Необходимо только заполнить эту карточку и налепить на твой контейнер: «Имя, фамилия, номер, когда реактивировать…» Здесь ты впишешь: «когда появится возможность отослать в двадцатый век». Тут впиши: «переправить немедленно» и сообщи координаты точки, в которой хочешь оказаться. Контейнер с табличкой мы поместим в нужное место, а об остальном позаботятся автоматы.

— Автоматы? Можно ли на них положиться?

— Они уже сегодня почти идеальны. А те, которым придется обслуживать тебя, будут более совершенными.

— Значит, пока еще нет механизмов, способных автоматически анализировать человека?

— Нет, но доказано, что они наверняка будут сконструированы раньше, чем разрешат проблему пересылки в прошлое, так что можешь не беспокоиться. Ну, как?

— У меня нет выбора… Я первый, кто хочет сбежать отсюда в двадцатый век?

— О нет, нет. — Оври с трудом сдержал улыбку. — Заполняй карточку и пошли…

Оври нажал переключатель. Из машины выпала маленькая шкатулка из полупрозрачного, вещества. Оври старательно наклеил табличку и сунул шкатулку в отверстие транспортера.

Лаут ощущал, что он опять существует. Видел и слышал, но он был только зрением и слухом, ничем больше. В поле зрения передвигались кабели, хвататели манипуляторов, датчики и электроды.

До него доносился шум голосов, но рядом не было никого.

— Видишь, они здесь. Все до единого. И всех их мы должны по очереди… — говорил один голос.

— Должны? Почему? — отозвался второй, немного хрипловатый.

— Потому что такова программа.

— А если оставить их как есть?

— Должно быть так, как написано. Не болтай, работай!

Некоторое время стояла тишина, и Лаут понял, что может пошевелить шеей и видит контуры своих рук и туловища, обрисовывавшихся под тканью, но он не мог сделать ни одного движения.

— Перебрасываем? — спросил хриплый.

— Ты не установил прицел.

— А разве не все равно?

— Какой смысл объяснять? Ведь не поймешь, потому что ты моноспец, нам не договориться. Как следует настроил? Конец двадцатого? Ну, давай!

Поле зрения затуманилось. Лаут почувствовал нарастающий шум в ушах. До его слуха донесся еще один отрывок разговора. Говорили уже громче.

— А вентиль поставил?! — кричал универспец. — Не поставил, опять забыл, в лапе держишь, кретин катодный! Предохранитель перегорит при первом же возбуждении! Вот как дам по твоему глупому регистратору, так что все мнемоны повыпадают! Немедленно возврати его! Выключу, слово даю, выключу тебя и переделаю на автомат для чистки обуви! Верни его, сто тысяч гигаватт!

Лаут стоял на лестничной площадке, взявшись за ручку двери, и никак не мог вспомнить, входит он или выходит… Неужели болезнь уже затронула мозг? И куда девались оба костыля, без которых последнее время он не мог сделать ни шагу?

Он согнул правую ногу. Выпрямил. Левую. Слегка подпрыгнул.

Чудеса! Чудеса, да и только!

Он нажал на ручку, дверь открылась.

— Элен! — крикнул он. — Элен, ты слышишь? Я хожу, и у меня ничего не болит!

— Вернулся? Не пошел туда? — подбежала Элен. Глаза ее были припухшими и красными от слез. — Не пойдешь? Ты здесь, ох, здесь!

Собственно, на этом и следовало бы кончить историю Герберта Лаута, который, не сделав ни шага за пределы лестничной площадки, совершил путешествие туда и обратно…

Хотя нет. Эту историю нужно дополнить еще одним эпизодом, может быть, незначительным, но, пожалуй, несколько странным.

В тот самый день, когда Элен пошла в киоск за вечерней газетой, в дверь квартиры Герберта Лаута позвонил седовласый мужчина с кожаным чемоданчиком.

— Здесь живет Герберт Лаут?